Культурные феномены, которыми кишит современное продвинутое общество, ненавязчиво задают тенденции будущему. Но обозначенные границы искусства нередко дают трещину, а порой рушатся как Берлинская стена. Новое документальное кино в рамках международного фестиваля Beat Festival который год предоставляет шанс увидеть корни исторически сложившейся формы музыкальной сцены в мире. Где и когда зарождались те самые культурные феномены? И что изначально поспособствовало их появлению? 1-4 октября в залах театра «Аврора» проходил кинофестиваль Beat Film Festival.
Во второй половине прошлого века существовал социальный тренд, который мог бы ознаменовать эпохальное сосредоточение масс, растекающихся из многоэтажных сквотов в индустриальные джунгли. «Замкнутая» культура и музыка Западного Берлина до падения стены — не просто самобытность, а характерная черта того времени. Вскоре тренд превратился в успешную, но посредственную в плане идейности коммерческую концессию со всеми исходящими последствиями для ранимых душ художников. Идея потеряла последователей. Последователи изменили культуру. Речь идет о музыкальных «пастбищах» Западного Берлина конца 70-х, а именно о «B-Movie: Шум и ярость в Западном Берлине».
Название стоит воспринимать не как второсортную ленту, снятую на излюбленную камеру тарантиновского качества, а скорее как «B for Berlin». Фильм-хаос. Фильм-коллаж. Картина, созданная из нарезанных кинолент, взятых из обилия хроники, домашнего архива автора и музыкальной документалистики, сшитых на скорую руку и представленных на обозрение тысяч глаз. За отсутствием определенного порядка подачи мыслей, фильм нагнетает обстановку того времени в реальности Oculus Rift’a и обволакивает зрителя настроением и атмосферой прошлого: дни тотального курения, время, когда значения слов «вуайеризм» и «эксгибиционизм» принимали совсем иной окрас, когда, как оказалось, от панка до техно – пультом подать. Город, который не просто разделен на Запад и Восток, а лежит на грани между сном и явью, цензурой и желанием.
И, рассказывая о Берлине, невозможно представить событие без главного действующего лица — а именно Стены. Главная политическая и социальная проблема, больная тема и неизбежность для каждого жителя по обе стороны одного города; кровавый нарыв, который срочно необходимо удалить; пропасть, из-за которой новых горизонтов не существует. А нужны ли они? Именно это сооружение, тянущееся ядовитой змеей через весь город, сделало общество и культуру Западного Берлина свободной в своем изолированом пространстве. Большое авангардное гетто.
Точка отсчета в фильме – типичный страстный меломан Марк Ридер, который бросил все ради неизвестного. Не предвидя будущего для родного Манчестера, рассказчик переезжает в город мечты, в пристанище Kraftwerk и Tangerine Dream, место мимолетных групп и ежедневных праздников жизни – в Западный Берлин. В надежде обрести себя среди наркобогемной публики в оккупированных ей многоэтажных сквотах, Марк занимает первую попавшуюся квартиру. Как оказалось позже: «Berlin was even more fucked up than Manchester!» Примечательные условия западоберлинской Спарты в сквоттингах Кройцберга предельно ясно развернуты в полутора комнатах Ника Кейва: «Это моя коллекция немецкой готики. Это кровать. А вот мой пистолет. Здесь я живу».
И так жили все. Совершенно неважно, что населенная вами комната в большинстве случаев пустовала – жилье стоило копеек, а пребывание на улицах города – бесценно. Покажите мне подобие хикки в западном Берлине — его тут же закидают полными бутылками алкоголя, чтобы интровертная грязь примкнула к крупной движущей машине безбашенной культурной оргии.
Музыканты жили для того, чтобы быть частью целого — одной глобальной сцены. А где, как и с кем — это вопросы, которые играли последнюю роль в воспаленном восприятии художников. Отсюда и появлялись группы-однодневки: фестивали на крышах сквотов, состоящие из тут же собравшихся групп, которые играть-то толком не умели, зато издавали качественный, оригинальный шум, как никто ранее. Это был апогей Западного Берлина 80-х. В то время, как в Великобритании панк стал популярным, коммерчески успешным материалом – что, по сути, тут же его убило, – в Западном Берлине деньги, как и все материальные нужды, не имели веса. Панк-музыка звучала свежо, жестко, прямолинейно.
Когда Einsturzende Neubauten вышли на сцену, они тут же принялись буравить сцену позади себя. Это «привет-сосед» Западного Берлина, огромное сверло, которое дырявило бетонную стену. Холодный и угнетающий, Диснейленд в депрессии отвечал агрессивными импульсами в сторону стены, которая под напором населявших сквоты мечтателей наконец-то рухнула.
Сложно сказать, что Горбачев – это тот самый герой, которому стоило давать «Нобелевку» в этой победе. Накануне падения стены, Дэвид Боуи, лавируя на стыке двух миров, над стеной, дал масштабный концерт. Шум из-за стены собрал десятки тысяч недоумевающих людей востока, которые облепили стену — и западников с другой. Вот оно – единение народов посредством музыки. Панк сцена, которая относительно долго будоражила сердца, вскоре уступила место техно и хаусу. Это стало новым откровением и новым радикальным представлением о музыке. Диджейские пульты вмиг заменили атмосферные звуки колотящего кирпича в железной трубе над автомагистралью. А группа из нескольких постоянно сменяющихся музыкантов превратилась в одного исполнителя.
Что делать на Востоке? Местная авангардная богема не хотела сбегать от той жизни, которой довольствовались, даже если со стороны она казалась никчемной, странной, неприемлемой. «Я на три дня вперед не могу планировать жизнь», — как высказывался юный Баргельд. Никто не хочет ждать будущего, когда живешь одним днем. А этот день длился бесконечно.
