Вы позиционируете себя как «любители». В этом году группе стукнуло пять лет – данный статус для вас ещё актуален?
Алексей Румянцев: Данный статус для меня более предпочтителен.
Кто тогда профессионалы?
Алексей Румянцев: Кто такой профессионал? Профессионал — это тот, у кого нет хорошего или плохого настроения, есть только рабочее. А любитель от слова «любить». Мы себя подаём как такой идейный коллектив, потому и любительский. Мы поддерживаем традиции гаражного рока и всю эту идеологию.
Именно «гаражность» разнит вас и их? Либо есть еще критерии?
Алексей Румянцев: Мне не нравится слово «профессионал».
Есть мнение, что у вас интересные тексты, хорошие задатки, но вы несерьёзны к музыке, комфортно работаете вполсилы. Это так?
Алексей Румянцев: Хрена лысого. Всё наоборот. Не даю спуска музыкантам. То, что будут слушать сегодня, — это наш потолок, на данный момент, всё, на что мы способны. Мы выжимаемся на полную.
Алексей Могилевский: Что я могу сказать?! Только то, что это крайне поверхностное мнение. На самом деле у нас очень жирный материал, высокая работоспособность, отменная стрессоустойчивость и крайне мало свободного времени для занятия музыкой, в принципе, что также не являлось препятствием для выхода одного полноценного и двух сверхполноценных альбомов. В настоящий момент к музыке мы относимся гораздо более серьёзно, чем когда бы то ни было. А по поводу «сила – вполсилы»: ну вот представьте, в сутках 24 часа, из которых 12 уходит на работу, которая совершенно не связана с делами группы, хотя бы 6 надо потратить на сон, и остальные 6 делятся между семьёй, группой и личным пространством.
Когда человек долго в какой-то субкультуре находится, он может очень ревностно относиться к тому, что она (ниша или музыка для посвящённых) становится популярной. Вы не снимаете клипов, вокруг ваших релизов нет медийных кампаний, вы не дружите с лейблами. Ответьте, пожалуйста: вы боитесь широкой аудитории?
Алексей Румянцев: Ничего не боимся. Просто независимость — это принцип. Никому в этом смысле нельзя доверять, ни с кем свой творческий путь связывать. Потому что тебя начнут гнуть и поворачивать. Ты не успеешь опомниться, как у тебя в затылке какие-то другие мысли, помимо музыки. Мы занимаемся исключительно музыкой.
Каким тогда должен быть идеальный переход от нишевости к массам?
Алексей Румянцев: Никогда об этом не думал. Просто не готов к ответу. Честно, у нас нет амбиций по части перехода на широкие массы. Мы всем своим творчеством доказываем, что нам на это глубоко насрать. Каким должен быть переход? Не будет его. Не нужен он. Если будет – мы поржём.
Мирон, а что думаешь, на сей счёт? (На петербургскую презентацию альбома «Правда о потерянном времени» заглянул Мирон Федоров — Oxxxymiron. – Прим.ред.)
Мирон Федоров: Идеального перехода не существует, как не существует единой инструкции “как надо”. Это всегда происходит — если происходит — методом проб и ошибок. А ошибки складываются в путь, который отличается от всех других. Просчитать всё это невозможно, можно только делать, и посмотреть, что получится.
У ППР нет страха популярности?
Алексей Румянцев: Нет. Будет прикольно. Если изучать историю людей, которых постигла аналогичная участь, групп, которые где-то в гараже двадцать лет, а потом херакс — толпы, слава, по всему миру о тебе трубят. Говорят, что это связано с моральными проблемами, что недолго схватить звезду, потеряться в мире наркотиков и шлюх…Я не боюсь. (Гримёрка взрывается смехом.- Прим.ред.)
Яков Либгот: Страха нет. Но если меня начнут узнавать в магазине, в котором я покупаю хлеб и майонез, то буду чувствовать себя немного неудобно.
В какую сторону интернет изменил музыкальную индустрию?
Алексей Румянцев: В х*евую сторону. Но тут же и в хорошую. Но по мне было прикольнее, когда не было вообще никакого интернета, а за счет хаотично, рандомно разбросанных по разным городам кассет, переписываемых на дохлых магнитофонах, группа «Гражданская оборона» стала известной просто везде. Сейчас огромная мусорная свалка. Чтобы что-то там найти, надо так постараться. Наслоение хлама, невозможные дебри, ужас, кошмар и, кажется, что невозможно найти что-то стоящее, а оно есть. Но как до него добраться в этом бардаке? Это интернет.
Поделишься мнением, Мирон?
Мирон Федоров: Интернет уничтожил монополию на информацию и музыку и позволил расцвести тысячам независимых цветов, что ох*енно. Побочным эффектом является вот это наслоение хлама, но лучше уж так, чем когда из рупора вещает единственная официальная опция.
Алексей Румянцев: С другой стороны, благодаря сообществу в Вконтакте, как минимум, прирастает публика в столицах. Раньше все деньги пропивались в дороге, а теперь что-то откладывается.
Сергей Захаров: А я думал, что мы не зарабатываем…(все смеются)
А интернет стёр границу между мейнстримом и андеграундом?
Алексей Румянцев: Не отслеживаю эту тенденцию между мейнстримом и андеграундом. Да хрен её сотрёшь, даже интернетом. Я вообще считаю, что андеграунд – отношение к жизни. Вот сейчас мы собираем двести человек, а будем две тысячи. Хрен мы перестанем быть андеграундом. Мы отчебучим что-нибудь такое, что люди будут просто выбегать из клуба. Просто специально, из принципа.
Мне кажется, или к музыкальной тусовке вы относитесь с небольшим презрением?
Алексей Румянцев: С огромным. Не ко всей, разумеется. Я убеждён, что на отечественной сцене есть отдельные фигуры, единичные случаи того, когда люди делают что-то внятное, талантливое, актуальное. И есть огромная куча говна.
Вы скупы на положительные отзывы о коллегах в рок-среде. С чем это связано?
Алексей Румянцев: Не коллеги они мне. Те, относительно которых я скуп на положительные отзывы, ни в коем случае мне не коллеги, они — идейные враги, музыкальные враги. Вот я и скуп на положительные отзывы. В то же время, в случае чего хорошего — я признаю. Я не завистлив. Я готов восхищаться, чувствовать себя просто червем по сравнению с теми, на кого равняюсь. Я достаточно самокритичный чувак.
А к кому прислушиваешься?
Алексей Румянцев: К кому прислушиваюсь? Всех перечислять – это долгий список. Помимо тех, кто здесь и сейчас, есть и те, кто уже умер или жил не в этой стране. Никогда не скрывал, что люблю творчество Егора Летова. Вообще, по большому счёту, я не признаю ни одной русской группы, кроме группы «Гражданская оборона». Ну да, ещё и творчество Яны Дягилевой. Она – великий поэт, автор и исполнитель. В Хип-хопе, это естественно, гражданин Мирон Федоров, и человек под ником Грязный Луи, который мне симпатичен панчами, метафорами. Пацаны отражают действительность. Вполне себе достойно, адекватно, так, как надо. Есть ещё одна старая группа, которая недавно реюнионулась, называется «Машнинбэнд». Она в огромном респекте у меня. Не знаю пока, что они сейчас делают, но скоро будем выступать на пару. То, что они делали раньше – это мегадостойнейшая хрень. Одно то, что Егор Летов делал кавер на Машнина, о многом говорит. Рок исполнители нынешние — нет.
Вам не осточертели сравнения с Нирваной?
Алексей Румянцев: Пи**ец. Самое смешное, что в это говно я наступил сам, сознательно, по наивности. Почему-то когда создали банду, мне очень нравилось слово «гранж». Нас сразу причислили к этой огромной братской могиле, под названием русский гранж. Стали ассоциировать. И теперь довольно трудно из этой клейкой массы вылезти. Нас постоянно зовут на дни рождений и смертей Куртов Кобейнов.(Гримёрка вновь взрывается смехом. –Прим.ред.). Говорят: а как тебе «Alice in Chains» или «Soundgarden»? «Soundgarden» — группа, которую я никогда не слушал. Какие-то поклонники часто восхищенно пишут: «ты русский Курт». После чего хочется избить человека ногами. Нихрена подобного — я сформирован из огромного количества составляющих. Всё гораздо интереснее и сложнее. Почему я пою гнусавым, хриплым, отвратительным голосом? У меня рваное горло и сломанный нос. Почему я люблю гитару с примочкой «овердрайв»? Чисто на животном уровне, вот люблю — не могу. Почему я люблю, когда барабаны так гремят? По той же причине. Нирвана? Одни из учителей. Разумеется, их гармонические новшества, которые они в рок привнесли, были впитаны мной в подростковом возрасте, наряду с большим числом других вещей. Всё это смешалось, сплелось внутри. Надеюсь, что в итоге получилось что-то своё.
Довольны ли тем, как встретили ваш третий альбом? Реакция слушателей – она какая?
Яков Либгот: Тем, как встретили, – доволен. Реакция такая: 80% — кайфанули, 20%- прокляли нас за звук и нойз-панк. Типа – мы тут такие 2 года ждали лучший гранж-альбом, а вы тут насводили ерунды какой-то, сейчас мой двоюродный брат перемастерит mp3 из вк и будет нормально.
Алексей Румянцев: Очень-очень разная, противоречивая. Кто-то кричит: «что это божественно, никогда подобного не слушал, хапаю слуховые оргазмы». Кто-то говорит: «что за грёбанное говно, что за отстойный звук, что за стрёмный материал, что вы за лохи, убейтесь об стену». Кто-то говорит: «не плохо, но второй был лучше». Кто-то говорит: «что второй был так себе, а сейчас зае*ись». Большой был резонанс. При этом добавилась куча людей в группу. Нельзя не признать, что рок сейчас не на волне, а мы — представители вымирающего вида. Для нас двенадцать тысяч в ВК — это круто. А вот у Мирона – двести.
Мирон Федоров: Уже триста, но это как раз вообще неважно, потому что две тысячи могут легко превратиться в двести. Если прямых аналогов нет и люди видят в музыке себя — это вопрос времени. У ППР это всё есть.
Мирон, а слушаешь русский рок? Если да, то, что для тебя хороший рок, а что плохой?
Мирон Федоров: Я люблю отдельные группы конца 80-х — начала 90-х. Из более-менее массового — ранний, курехинско-гуницко-вдохновленный Аквариум (хотя вот недавняя “Соль” тоже неожиданно замечательный альбом), безусловно, «Гражданская Оборона», Янка и смежные товарищи, из более позднего и менее массового — та же «Химера», ПТВП, очень люблю «Банду Четырех» (которая вроде как идеологически противоречит ПТВП, но на самом деле ни*уя) и всякую редкую х*ятину, которую выпускал в свое время UR-REALIST. Если вдуматься, всё перечисленное имеет к року как таковому слабое отношение, это всё пограничные явления как музыкально, так и поэтически. И вот ППР — это прямые наследники этой традиции. Русский рок в его обычном понимании — тупорылый, прямолинейный, потный говнорок в духе «Нашего Радио» и дисков “100 золотых хитов группы «Чайф” — это такая же параша, как русский рэп. Выбор музыкальной формы вообще не важен — рэп, гранж, пост-панк — важен вектор.
Алексей, а какой трек альбома дался сложнее всего?
Алексей Румянцев: Да там что-то простых и вовсе не было. Но пуще всего мне очень долго не давалось сведение песни про цветок. И, на мой взгляд, так и не удалось. Как, в общем-то и песни «Он её убьёт».
Мы неизбежно становимся старше. Вы обсуждаете, о чём дальше писать, какие темы поднимать…
Алексей Румянцев: Я даже сам с собой никогда это не обсуждаю. Новое рождается исключительно спонтанно, неожиданно для меня самого. При попытке что-то сделать специальное получается надуманная лажа, которую я по-любому в итоге выкидываю. Это даже внешне может звучать как хорошая песня, но если я знаю, что это не то, не пережил по-настоящему…Себя не на*бёшь.
С нашими реалиями, я — сторонник краудфандинга. Мне интересно: как вам опыт краудфандинга? И почему вы отказались от известной платформы?
Алексей Румянцев: Потому что они забирают дохера процентов. А мы можем напрямую состричь со слушателей бабок. Нахер нам планета.ру. К краудфандингу отношусь замечательно, - на тебя со всех сторон сыплются деньги, и ты берёшь и делаешь с ними что хочешь. Какая-то попранная гордость? Или что? Я занимаюсь попрошайничеством? Нихера подобного. Не хотите – не давайте. Даёте – значит хотите. Респект, уважуха — вот вам альбом и футболка.
Мирон Федоров: Я – сторонник краудфандинга, но сам не пользуюсь, потому что концерты и без того идут хорошо, и было бы странно в этой ситуации собирать деньги. Но вообще добровольные дотации это абсолютно логичный шаг после того, как интернет нарушил — и хорошо, что нарушил — привычное взаимодействие между артистами, слушателями и лейблами (которые оказались особо никому не нужны). В идеальном мире победившей справедливости концерты тоже будут бесплатными, вообще всё творчество будет бесплатным, а артисты будут целиком жить на краудфандинг. Набрал нужную сумму — дал концерт. На практике это пока тяжело себе представить, но ведь раньше и на альбомы так не собирали, а сейчас — пожалуйста. В любом случае лучше напрямую зависеть от слушателей, чем от звукозаписывающих компаний, инвесторов, государства и прочих неповоротливых уродских монстров.
У вас новый гитарист. Представите?
Алексей Румянцев: Юрец Лещинский. Приехал к нам из Димитровграда. Живет теперь в Твери, играет у нас.
Юра, а расскажи, пожалуйста, как попал в ППР.
Юрий Лещинский: Ну как подумал один раз прошлой зимой об этом, уже не отпускало. Плюс хотелось попасть в место, где можно играть и играть, и не ездить на метро до репы. (На репетиции – Прим.ред.) Тверь – город катания на велосипеде и собак с добрыми лицами. Так что мне прям по адресу.
Прослушивание было?
Юрий Лещинский: Да. Сначала приехал на одну репу, а потом через пару месяцев вернулся с зимней обувью и велосипедом.
Парни, правда, что Алексей Румянцев – жёсткий тип?
Яков Либгот: Плотность тела Алексея примерно 1036 кг/м 3. Ну так-то да, довольно жёстко. Есть кости, мышцы.
Алексей Могилевский: Лёха — добрейшей души человек. Просто когда мы делаем шлягеры, он становится хозяйственным.
Сергей Захаров: Нет, не правда.
Какой из фильмов понравился больше: «Чертов монтаж» о Кобейне? Или «Здорово и вечно» о Летове?
Алексей Румянцев: Очень разные фильмы об очень разных вещах. Сравнивать очень трудно и, наверное, бессмысленно. Но чисто на душевном уровне больше доставил фильм про ГО. Тем более что «Чёртов Монтаж» портит его вторая половина, смазывает впечатление от первой — как будто не знали, чем добить хронометраж, и напихали этих телесных, прыщавых вэ-ха-эсов… Нет, в целом — крутая работа, но со спорными моментами. А про ГО — добрее, роднее.
Алексей Могилевский: Если честно, то «Чертов монтаж» я ещё не посмотрел, как-то руки не дошли, а вот «Здорово и вечно» несколько раз пересмотрел, очень атмосферная документалка. Настолько атмосферная, что у меня при просмотре возникло ощущение, будто я параллельно ещё один фильм смотрю.
«Этапом из Твери…». Кстати, как вам шансон?
Яков Либгот: Очень нравится творчество Аркадия Северного. А Круг — это так. Это мейнстрим.
Мирон Федоров: Я люблю блатные песни 30-х, даже, вроде, знаю немало. В современном шансоне не шарю.
Алексей Румянцев: Шансон, ребята, это Пиаф, Азнавур, Генсбур, Дмитрий Хоронько… это шансон. А то что у нас сейчас по какому-то недоразумению называется шансоном (среди колдырей, шофёров, мелких бандитов, тех, кто ими очень хотят быть, и прочих представителей большинства) — это, несомненно, признак серьёзной культурной деградации всей страны.
Автор: Ринат Тукумбетов
Фотографии: Дмитрий Рыбин, Павел Харвестов
Редакция благодарит менеджмент музыкантов в лице Романа Бахитова и Евгении Муродшоевой за содействие в организации интервью.
Спасибо, было интересно читать